Российская немка Инна Андреевна Фабер пережила многое – война, блокада Ленинграда, эвакуация, спецпоселение… Но невзгоды её не сломили. Как не сломили и её родных – маму и сестру. Сейчас Инна Андреевна живет в Новосибирске и часто бывает в Российско-Немецком Доме – она репетирует и выступает в составе фольклорного ансамбля российских немцев «Begeisterung». После одной из репетиций наша героиня и рассказала об истории своей семьи и о годах суровых испытаний.
Корни
Моя мать родилась 23 сентября 1906 года в Екатериненштадте, сейчас это город Маркс. Ее отец – его фамилия Галле, был призван на фронт в Первую мировую войну. Бабушка осталась одна с детьми, всё легло на ее плечи, и от непосильной работы она умерла. Дедушка с войны вернулся живым – он был военным врачом, но вскоре тоже скончался.
Ну а время какое было… В общем, всех детей отдали в детский дом. Там моя мама и воспитывалась. И она уже с 14 лет работала в местной газете корреспондентом. И в этом же возрасте, как и было положено в то время, вступила в комсомол. Она была очень активной комсомолкой. А потом работала с женщинами – участвовала в ликвидации безграмотности. Затем она поступила в педагогический техникум. Там она и повстречалась со своим будущим мужем. Они поженились. В 1931 году у них родилась дочь Аврора – это моя старшая сестра. Мать к этому времени уже закончила техникум, и ее за активную работу и отличную учебу направили на учебу в университет в Ленинграде.
Ну и вся наша семья вместе с ней переехала в Ленинград. Вот так мы там и оказались.
Ленинград
Моя мама в совершенстве знала немецкий, потому что это был ее родной язык. И поступила она на лингвистическое отделение со специализацией по немецкому языку. Она его закончила и получила диплом. После этого она работала в школах Ленинграда.
Мы жили в Красногвардейском районе, в этом же районе мама и работала. Кроме того, она еще преподавала в школе красных командиров. За это время она еще закончила курсы и получила удостоверение начальника звена НПВО – противовоздушная оборона. А еще она была ворошиловским стрелком – у нее было соответствующее удостоверение и значок. Но я по малолетству этот значок на что-то обменяла – не понимала, конечно же, ценности всего этого.
Мой отец умер, когда мне еще двух лет не было. Но все равно, благодаря активности и трудолюбию мамы, мы жили очень хорошо. Мама работала в школе, я ходила в детский сад. А сестра училась в школе. Когда началась война, сестра училась во втором классе.
В Красногвардейском районе Ленинграда мы жили в двухэтажном доме – внизу было какое-то учреждение, а наверху общежитие учителей. У каждой семьи была своя комната, но кухня была общей – у каждой семьи свой стол и свой примус, на котором готовилась еда. Кстати, во время войны даже мелкие мастерские по изготовлению примусов превратились в мастерские по изготовлению мин. То есть всё работало на победу.
Война
Война разделила наше с сестрой детство на две половины – до и после войны. До войны это было радостное и счастливое детство. Летом мы с ребятишками бегали на пустыре вокруг дома и играли в свои игры. Взрослые работали, малыши ходили в детский сад.
И как-то в воскресенье, был солнечный день, мама позвала нас с сестрой и сказала, что началась война. Но мы были маленькими детьми, мы не осознавали серьезности происходящего – ну война и война… На улице лето, тепло, каникулы, все играли… Ну не дошло до нас, что такое война.
Но уже на следующий день, 23 июня 1941 года, в городе была объявлена первая воздушная тревога. В этот день, конечно, небо над Ленинградом оставалось чистым, потому что наши зенитчики не подпустили вражескую эскадрилью.
А потом уже в небе над Ленинградом начались воздушные бои, и дети с таким любопытством рассматривали вот эти маленькие самолетики, которые где-то высоко-высоко в небе сражались с врагами. И когда один из самолетов падал, все кричали: «Ура, наш летчик сбил фашиста!».
Блокада
Скоро всё изменилось… Уже настала осень, начались бомбежки и обстрелы, и всё совсем другое стало. На пустыре, где раньше ребятишки играли, вырыли большой-большой окоп, накрыли досками, засыпали землей, и это стало нашим бомбоубежищем. И когда объявлялась воздушная тревога, все, кто находился в доме, бежали в это бомбоубежище.
И однажды, когда объявили тревогу, мама нас с сестрой посадила на кровать, обняла и сказала: «Всё, холодно, больше в бомбоубежище мы ходить не будем. Если упадет бомба, то погибнем все вместе».
А однажды во время прогулки во дворе я нашла осколок бомбы, еще теплый, и вот этот осколок у нас до сих пор хранится как напоминание о тех страшных днях.
Город постоянно подвергался бомбежкам, первая была 6 сентября. Особенно сильные бомбежки были 6, 8, 10 сентября… И на город сбрасывались как фугасные бомбы, так и зажигательные бомбы. И от этих зажигательных бомб загорелись знаменитые Бадаевские склады – черный дым стоял над городом. Горело всё, что находилось там – масло, сахар… В общем, всё продовольствие для города.
И потом уже, когда застыла земля, люди приходили на пожарище Бадаевских складов, отколупывали эту землю, приносили домой, оттаивали, и пили эту воду, чтобы хоть как-то утолить голод…
Ленинград всегда, так сказать, кормился с колес – привезли продукты, разобрали. А тут, 27 августа, прекратился подвоз продовольствия по железной дороге и всё население бросилось в магазины скупать буквально всё, что там было. В считанные дни полки опустели, спрос превышал предложение в 5 раз. А из сберкасс были выбраны все деньги в считанные часы. Конечно, это было ужасно.
А еще сгорели Бадаевские склады – данные об ущербе были разные. Кто-то говорил, что в момент пожара там был трехдневный запас продовольствия. А кто-то говорил, что на гораздо больший срок. И уже в сентябре всё продовольствие взяли на учет – были введены карточки, по которым выдавалось минимальное количество продуктов. А вот хлеба в ноябре было всего 125 граммов, вот эти знаменитые 125 граммов. Это выдавался такой небольшой кусочек для служащих и для иждивенцев, то есть для детей и стариков. Лишь рабочим полагалось 250 граммов, а защитникам Ленинграда по 400 граммов.
Ну и, конечно, вы прекрасно понимаете, что потеря этих продуктовых карточек означала неминуемую смерть. И уже в декабре в городе от голода умерло много людей.
Выживание
Фашистам не удалось с ходу захватить Ленинград, город быстро превратился в неприступную крепость. Возводились оборонительные сооружения, рылись противотанковые окопы, ставились противотанковые ежи, минировались все подходы.
Когда Ленинград оказался в блокаде, оставалась только узенькая полоска вдоль побережья Ладожского озера, которая сыграла исключительно важную роль в деле защиты города.
Вскоре школу, в которой училась сестра, закрыли, и всех ребятишек собрали в другую. Но и эта школа тоже вскоре закрылась – их приспосабливали под госпитали.
Меня отдали в круглосуточный детский сад, мама каждый день ходила на работу. А сестра маленькая, во втором классе училась, она целыми днями оставалась одна и всё рассматривала книжку – «Три толстяка». И особенно подолгу она рассматривала картинку, на которой был огромный торт.
Еду мама приносила с работы. И однажды она принесла в маленькой баночке какую-то белую жидкость, и, оказалось, что это молочный кисель. Сестре он показался очень-очень вкусным – она тогда подумала, что кончится война и она будет каждый день есть молочный кисель.
Вскоре мама заболела и уже не могла ходить на работу. И вот моей сестре – маленькой девочке, приходилось самой пойти к маме на работу за продуктами. И когда она возвращалась обратно, то она видела трупы людей на улице. То есть люди от голода падали и умирали. Конечно, она в ужасе бежала домой.
Мама настолько заболела – от голода и бессилия, что её положили в госпиталь. А мою сестру, всего лишь второклассницу, нельзя же было совсем одну оставлять, поэтому её привели ко мне в детский сад. И там, в садике, ей принесли на блюдечке маленький-маленький кусочек черного хлеба, чуть-чуть присыпанный сахаром. Конечно, для голодного ребенка ничего слаще этого не было.
И еще был очень важный момент, сестра лучше помнит, а я еще маленькая была… У сестры был такой маленький бумажный пакетик. Она, когда хлеб ела, мякиш съедала, а корочки в этот пакетик складывала и уносила больной маме в госпиталь. И вот мама потом говорила, что благодаря этим корочкам она и выжила.
Эвакуация
Когда маму только выписали из больницы, нам пришло эвакуационное удостоверение – несмотря ни на что людей всё равно вывозили из Ленинграда. Во-первых, чтобы сохранить как можно больше жизней, а во-вторых, чем меньше людей останется в городе, тем больше еды достанется оставшимся. Кстати сказать, к 29 августа из города было вывезено 636 тысяч человек, но в городе еще оставалось 2 млн 550 тысяч. И из них 400 тысяч детей.
18 марта 1942 года мы должны были эвакуироваться на большую землю. Я хорошо помню этот момент. Мы были на Финляндском вокзале и было очень холодно – у сестры с тех пор остались подмороженными пальцы. Вы знаете, что Ленинград – сырой город, поэтому низкая температура переносится очень тяжело, труднее, чем наши 40-градусные морозы в Сибири.
И вот в тот день на Финляндском вокзале, чтобы не замерзнуть, кто-то топтался рядом со своими пожитками, кто-то ходил по перрону туда-сюда. Ну и я тоже ходила. И в какой-то момент я поняла, что не могу найти маму с сестрой – меня охватила паника, ужас. Я это состояние хорошо запомнила. Но ума все-таки хватило пройти немного подальше. Нашла я их.
Состав очень долго не подавали. А затем была переправа через Ладожское озеро, я этот момент очень хорошо запомнила. Представьте себе, стоит уже огромная колонна автобусов, моторы ревут, первые машины из колонны уже начинают двигаться, а мы где-то позади еще тащимся. У нас были одни саночки и узелок. Мы взяли только самое основное – документы, одежду для нас с сестрой и несколько фотографий. И впоследствии мама жалела только об одном – что не взяла с собой все семейные фотографии, потому что в них была отображена вся ее жизнь.
Ну вот и представьте себе – идет женщина, тащит эти саночки с узелком и две маленькие девочки с ней. И было ясно, что мы не успеем к нашему автобусу. И тут к нам подбегает военный, хватает меня на руки, сестру берет за руку, и бегом за автобусом. И буквально впихивает нас в него. Но мы-то в автобусе, а мамы нет с нами. Мы с сестрой в ужасе, в слёзы, в крик: «Мама, мама!». И уже когда автобус начал двигаться, в самый последний момент этот же военный буквально впихивает маму в автобус, дверь закрывается, и мы едем. И такое облегчение в тот момент мы испытали. Мы с сестрой всю жизнь помним этого безымянного военного, благодаря которому мы не расстались.
Ну а потом, конечно, была длинная дорога в товарных вагонах вглубь страны. На каждой станции останавливались и из вагонов выносили трупы. Люди, которые пережили страшную блокадную зиму 1941-1942 годов, не смогли вынести этой дороги.
Спецпоселение
В нашем эвакуационном листке было написано: «Только в Красноярскую область». Во-первых, нас сразу поставили на учет, ведь мы были на спецпоселении. И мама со своим высшим образованием не могла никуда устроиться на работу. Ей нашлось только место ночного сторожа на рыбозаводе. И это с высшим образованием. А в те годы, в 30-е, получить высшее образование многое значило. Но она всё время писала, писала, писала, и, в конце концов, добилась своего – ей дали место преподавателя немецкого языка в 7-летней школе села Сытомино Сургутского района. Это было в 1943 году.
В Сытомино нас поселили в квартире, в которой хозяева выделили для нас крохотную комнату. В ней стояли маленький столик и одна кровать. И на эту кровать мы укладывались все трое, подставив табуретки. Жили голодно. У хозяев был огород и скотина. А у нас ничего. Помню, хозяева осенью убирали капусту, а потом разрешили маме собрать кочерыжки с оставшимися зелеными листьями. Кочерыжки мы съели, а листья мама засолила.
Из-за нехватки учителей маме тогда приходилось вести не только свой предмет, но и химию, историю, и другие. Вместе со всеми она заготавливала дрова для школы, ездила на сельхозработы.
В 1948 году маму перевели учителем немецкого языка в среднюю школу №1 Ханты-Мансийска. Она тогда очень много работала – помимо преподавания в школе и классного руководства была внештатным инспектором детской комнаты милиции, организовала кукольный театр, вела занятия с дошкольниками в детском саду. И несмотря на всё это, она должна была регулярно отмечаться в спецкомендатуре.
Мы с сестрой учились хорошо, в основном на пятерки, были активными. Я была председателем октябрятской звездочки, затем председателем пионерского отряда. А сестра даже была председателем совета дружины в школе. Но когда пришло время вступать в комсомол… Было собрано целое заседание по кандидатуре моей сестры. А её саму оставили в коридоре. Никто не хотел давать ей рекомендации. То есть совет дружины дал ей свою рекомендацию, а из взрослых никто не хотел этого делать. И вот они на заседании обсуждали – принимать её в комсомол или не принимать, ведь она же активистка, председатель совета дружины… И кто-то говорил: «Ребенок-то при чём? Она же не виновата, что она родилась немкой». В конце концов ей дали положительную характеристику и приняли в комсомол.
Мне уже проще было вступить в комсомол. У меня были отличные характеристики и по учебе, и по общественной работе. Мне дали рекомендации и комсомольская организация, и один из членов партии. Когда я была пионеркой, я была и звеньевой, и председателем совета отряда, и председателем совета Дома пионеров. А вот когда уже стала постарше, возникли проблемы. Когда я была в 9 классе, меня внесли в список кандидатов комитета комсомола школы. На собрании обсуждали каждую кандидатуру, и когда очередь дошла до меня, ответственный товарищ из партии настоял на отводе моей кандидатуры из списка, приводя нелепые аргументы, мол, «еще молода», и т.п. Не мог же он открыто сказать: «Нельзя, потому что она немка». Хотя из-за этого вся школа негодовала.
В то время мы были на спецпоселении и не имели права на свободное перемещение. Чтобы поехать в другой город учиться, надо было брать спецразрешение. Нам с сестрой повезло. Мы сумели получить высшее образование только благодаря тому, что мама работала в школе. Сестра рассказывала, что ребята немецкой национальности, успешно сдавшие вступительные экзамены в пединститут, даже начинали учиться, но были быстро отчислены. Осталась лишь она одна. Так же было и у меня. Хотя я прекрасно сдала вступительные экзамены, всё равно хотели избавиться от меня, предлагали другой факультет в надежде, что я откажусь. Но я не отказалась, и меня вынуждены были принять.
Когда я еще училась в школе, я получила паспорт, но позже, когда я поступила в пединститут в Перми, его у меня отобрали. А вместо него выдали справку. Кроме того, я регулярно должна была отмечаться в комендатуре. Лишь в 1956 году мне выдали паспорт, и я была снята со спецпоселения.
Победа
9 мая был чудесный солнечный день. Когда мы узнали, что Победа, все радовались, пели, танцевали. И было, конечно, чувство гордости. Хотя я была и ребенком, мне было всего 9 лет, дети тоже прекрасно осознавали, что такое Победа, что с этим днем закончились все беды. И на душе было радостно и спокойно.
Подготовил Дмитрий Чечуров
