Марии Павловне Сенцовой (Сергеевой) 94 года. В девятиэтажном доме её знают почти все: до недавнего времени приглядывала за малышами на детской площадке, проводила беседы с подростками на волнующие их темы. Это у неё профессиональное – каждого ребёнка приласкать и обогреть. Хотя о педагогике Маша Сергеева не мечтала. Так получилось.
Ежегодно 28 августа российские немцы вспоминают трагическую дату в своей истории. Именно в этот день в 1941 году вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР «О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья». Была ликвидирована Автономная Республика немцев Поволжья, ее территория была поделена между Саратовской и Сталинградской областями, а сами российские немцы должны были в течение 24 часов подготовиться к отъезду – их отправляли в Сибирь, Казахстан, Среднюю Азию.
Годовщина выхода Указа стала для всех российских немцев символом тяжелых испытаний. Эта история – о спасении детей переселенцев в суровые годы войны.
Осенью 1942 года Маруся, как звали её подружки и домашние, перешла в 8 класс. В родной деревне Щербаки школа была шестилетняя, поэтому на учёбу приходилось ходить в Усть-Тарку.
Тот октябрьский день она помнит до сих пор. Шёл урок географии, и вдруг звонок – необычный, длинный и глухой, аж мурашки по спине побежали. В класс вошли инспектор районо и четыре офицера: лётчик, пехотинец, танкист и моряк. Они попросили ребят построиться в коридоре.
Выстроились все старшеклассники с 8 по 10 классы. Проходя мимо ровных рядов, каждый из офицеров показывал на выбранного юношу и говорил: «Ты, ты и ты. Ты, ты и ты». Ребята выходили из строя. Им дали время собрать вещи, документы, потом все сели на грузовики и уехали чтобы уже никогда не вернуться: сначала в Татарск, оттуда – по военным училищам, а после – на войну.
И если год назад, когда мужчины уходили на фронт, земля гудела от женских стонов, сейчас мальчишек провожали молча. Девочки-одноклассницы, сжав губы, махали вслед. А матери молились и крестили отъезжающие машины.
Остались девчонки и несколько мальчиков, тех, что ростом не вышли или имели физические недостатки. Будь их воля, они бы тоже пошли защищать Родину.
«У меня сердце защемило, – вспоминает Мария Павловна, – девчонки, говорю, а давайте в военкомат пойдём, попросим, чтобы нас радистками взяли!». Подруги идею поддержали, но зав районо уже нашла для старшеклассниц серьёзное дело.
7 октября 1942 года вышло постановление ГКО №2383сс, согласно которому дополнительной мобилизации в трудармии подлежали немцы-мужчины с 15-16 до 55 лет, женщины – с 16 до 45-50 лет. Это постановление обрекало на сиротство детей от трёх до четырнадцати лет, оставляя их в буквальном смысле умирать от голода.
Поскольку действия НКВД по депортации немцев Поволжья были засекречены, местные власти получали предупреждение о прибытии десятков тысяч раздетых и голодных людей в самый последний момент. Никакого специального жилья для них не было предусмотрено, селили где придётся – в хлеву, под открытым небом, а был уже канун зимы. И если с матерями детям как-то удалось перезимовать с 1941 на 1942 год, теперь шансов выжить у них просто не было.
«Прошу разъяснить следующий вопрос: что делать с оставшимися немецкими детьми в отношении обеспечения их продуктами питания? – пишет в областной райисполком председатель Зыряновского исполнительного комитета Поданев П.Д. – Руководители колхозов отказываются выдавать продукты питания, а через кооперацию вполне ясно, что нужны средства. Поэтому я совершенно стал в тупик, что делать с немецкими детьми?».
В тупике оказался не только Поданев. Проблему решали, как могли. В Усть-Таркском исполкоме решили переоборудовать старое здание маслозавода в д. Щербаки и разместить оставшихся без родителей детей там, а дальше уж как пойдёт. Вот восьмиклассницам из Щербаков и дали важное партийное задание.
– Здание большое, красивое было, с огромными окнами, высоченными потолками и четырьмя печками-контрамарками. Ты знаешь, что такое контрамарки? – спрашивает меня собеседница, – колхоз нам выделил женщин и двух мужчин в помощь. Они перестраивали, разгораживали здание, окна утепляли, а мы всё отмывали, оттирали. Потом из города в Татарск привезли кровати, матрасы. И мы на лошадях всё это перевозили в Щербаки.
И вот в начале декабря колхозы, а их в Щербаках было два – «Путь Ленина» и «Путь Сталина», выделили девушкам по две подводы и отправили в соседние деревни собирать осиротевших детей.
– Овса немного дали для лошадей, по два короба на каждую подводу. Мы уложили их поперёк на сани-розвальни, закрепили, как могли, – продолжает свой рассказ Мария Павловна. – Себе в дорогу хлеба да воды взяли, в солому закопали, путь-то далёкий. Нам было велено начинать с самых дальних деревень, что за сто километров от Щербаков, а уж потом – в те, что ближе. Собирать тоже велели всех: и живых, и мёртвых. Мы испугались, конечно, как это – мёртвых. Но взрослые сказали: «Как-нибудь прикройте их, уложите на сани. Ведь это чьи-то дети, братья, сёстры. Хоть похороним по-человечески».
То, что увидели девочки в деревнях Добровольное, Козино, Рождественка, описать невозможно. Измождённые, обессилевшие дети жались друг к дружке в погребах и избах-пластянках (это такие землянки, выложенные из пластов дёрна). Маленькие печки остыли – топить было нечем. Местные жители и рады бы помочь, да сами от голода пухли, уплотнились уже дальше некуда, всё до последнего колоска отдавали для фронта, для победы. На овцах шерсть не успевала отрасти – из района едут стричь: фронту нужны варежки, носки. Да оно и понятно.
Девчонки собирали щепки, ветки, лишь бы хоть немного обогреть этих живых скелетов, напоить кипятком. Дорога неблизкая: «Только бы довезти, Господи!», – шептали юные комсомолки.
– И ведь знаешь, всех довезли, всех. Кроме вот одного… – Мария Павловна не может сдержать слёз. И сегодня, спустя 79 лет, она помнит имя красивого, высокого и очень худого немецкого мальчика, – Саша Дик его звали. Я ему говорю: «Как же так! Как же можно? Ты такой молодой! Пошел бы по миру, накормили бы люди». А сама понимаю: куда пойдёшь без одежды, разутый, не зная местности…
Саша Дик стал первой военной потерей Маруси, может поэтому столь памятной и болезненной. Потом, через годы, одного из своих сыновей она назовёт Сашей. Совпадение?
Хлеб свой из соломы девочки так и не достали – слишком мало, чтобы поделить между всеми, а как одному дать, другому – нет. И сами шли голодные, лишь изредка по очереди присаживаясь на сани, чтобы ногам отдых дать.
– Днём и ночью шли: лишь бы быстрее в тепло. Детей в тулупы, одеяла с головою укутали. А как до деревни добрались, люди встречают, ребятишек в помещение заносят, чаем поят, каши манной жидкой наварили. За первый раз мы человек 12-15 привезли.
– В четырёх коробах? – удивляюсь я. – Да они же скелеты совсем: кости да кожа. Двоих головами в разные стороны положишь, а между ними малышей запихнёшь, чтоб теплее было. Двигаться-то они не могли от бессилия. Потом в детском доме лежали кто на кроватях, кто на полу (кроватей на всех не хватало), а мы дежурили, не отходили от них: кормили, поили, лечили, обмывали.
Дети потихоньку приходили в себя. Начинали двигаться, но до весёлых подвижных игр дело дошло нескоро. Сначала ходили, держась за стены, за руки воспитателей…
– Ноги мои обнимут, за юбку держатся. А мы, чуть отогревшись, опять на подводы и в путь по деревням. Беспризорных детей – и немецких, и русских – много было. Отцы на фронте, матери умирали от непосильной работы в тылу. В результате мы человек сто набрали: Карлы, Эммы, Иды и Оли, Тимофеи – все наши, всех откормили, одели, обучили.
Эти дети не хулиганили, не ругались. У них просто не было сил. А когда отъедались, оживали, начинали нам помогать ухаживать за другими немощными, убирать, готовить. Потом у нас своё подсобное хозяйство появилось. Выращивали овощи, картофель.
В отчёте ОблОНО по детским домам говорится: «Учебные сельские хозяйства созданы при всех детских домах, но хозяйств, где идёт систематическое обучение детей, только 20», среди них назван и Щербаковский детский дом.
– А позже мы баню построили, большую, хорошую, – Мария Павловна вспоминает, как стояли лавки, сколько было тазов, – и каждому по куску мыла давали, – с гордостью говорит она. – Сегодня детям этого не понять – по куску мыла каждому, а тогда это было достижением. Старшие сами мылись, стирали своё бельё, а малышей мыли мы. Зимой подгоним сани к бане, моем ребятишек, вытираем, в одеяло укутаем и на сани. Конюх их в детский дом отвезёт, по кроватям разнесёт. Что ты, сколько радости было!
После 7 класса ребят отвозили в город, устраивали в ремесленные училища и школы ФЗО (фабрично-заводского образования). Там в короткое время они осваивали профессии токарей, слесарей, клепальщиков… А потом завод и взрослая жизнь. Очень тяжёлая жизнь. Спали у станка – это не выдумка. Рабочая смена длилась 12 часов. Идти в общежитие порой не было сил. Детский дом в этой «взрослой» жизни вспоминался как рай.
А Мария Сергеева вместе с Клавдией Шемяковой, Ириной Шамаевой, Лидией Безрядиной отогревали и учили новых детей и сами учились.
ОблОНО, несмотря на нехватку педагогических кадров, требовало, чтобы учителя и воспитатели получали профессиональное образование. Пришлось заочно поступать в Татарское педучилище.
– На сессию ходили пешком за пятьдесят километров, если повезёт встретить подводу попутную, подбросят немного. Все контрольные и курсовые писали ночами здесь же, в детдоме.
За десять лет работы в Щербаковском детском доме Мария Павловна Сергеева прошла путь от девочки-воспитателя до заведующей. Пропустила через своё сердце и душу сотни детей. Где они сейчас? Как сложились их судьбы? Нашли ли близких? Она часто задаёт себе эти вопросы, но ответов на них нет.
– Проклятая война, скольких людей разлучила. Из наших мальчишек, ушедших на фронт в 1942 году, вернулись трое. Трое! – Мария Павловна снова плачет, затем, успокоившись, говорит: «К нам однажды комиссия приехала из ОблОНО. Походили, посмотрели, а потом говорят: «Покажите нам документы на детей!». А какие у нас документы, мы в личных делах дни рождения, имена родителей указывали со слов самих детей, младшенькие и этого не знали. Проверяющие возмутились: «Чем вы тут занимаетесь?», и я им рассказала, чем мы занимались: и как детей в коробах везли, и как выхаживали потом. Их ведь теперешних не сравнить было с теми скелетами, которых мы по землянкам и погребам собирали. После этих рассказов проверяющие дружелюбно уже говорят: «Как же вам это удалось?». А я ответила: «Добротой! Только любовью и добротой!». А как иначе. Эти дети, всё уже повидавшие, нуждались в доброте больше, чем в хлебе».
Тамара Разумная
