Так сказал о своем творчестве новосибирский художник Алексей Иванов, чьи образы кого-то шокируют, кого-то вводят в ступор, у кого-то вызывают недоумение, а кого-то заставляют крепко задуматься. Но в любом случае никого не оставляют равнодушным. Поэтому неслучайно у всех, кто впервые видит работы Алексея Иванова, возникает много вопросов к автору.
Впервые за мольберт он сел в 48 лет. А еще он никогда не спит по ночам, он никогда не поставит красивые цветы в вазу чтобы написать натюрморт, он никогда не учился изобразительному искусству. Однажды он собирался сделать светлую и легкую картину к 8 Марта, а получилась сожженная деревня и фашисты, уходящие вдаль… Немало странного в жизни Алексея Иванова. Возможно, именно поэтому его картины и вызывают реакции, которые не бывают у посетителей выставок художников-традиционалистов.
Первая персональная выставка Алексея Иванова под названием «Что-то другое…» открывается в Новосибирском областном Российско-Немецком Доме 22 октября. Накануне этого события мы взяли у художника интервью с одной простой целью – приоткрыть завесу, за которой, предположительно, могут скрываются все те загадочные образы, воплощенные на его холстах.
* * *
– Вам часто приходится объяснять смысл своих картин?
– Я не люблю объяснять смысл своих картин. Потому что смысла как такового в них нет. В них есть определенное настроение. То есть человек сам должен додумать – в этом и заключается суть сюрреализма.
– То есть вы сами четко обозначили жанр своих картин – сюрреализм?
– Да, это ближе к нему. То есть какая-то ветка сюрреализма. Это не чистый сюрреализм – Дали, Бексиньский… У меня более реальные образы.
– Художникам-реалистам, полагаю, проще искать сюжеты для своих картин – вышел с мольбертом на натуру, и, пожалуйста. Или букет свежих полевых цветов поставил на стол в красивой вазе – и начался процесс… Но как возникают сюжеты будущих картин у вас?
– Только из головы. Я сажусь за чистый белый холст – я понятия не имею, что там будет… Вообще даже приблизительно. Вот знаете, как в облаках что-то высматриваешь, какие-то образы – вот такой же принцип. А потом начинается как снежный ком…
– То есть когда вы подходите к мольберту, у вас нет готового сюжета?
– Да, но у меня есть настроение, как будто что-то зовет, как будто возникают какие-то очень смутные-смутные образы. Но в целом что в итоге на холсте будет конкретно, я изначально не знаю.
– Я почитал отзывы тех, кто видел ваши картины – и все видят какой-либо глубокий смысл в них, а кто-то вообще называет одну из ваших картин шедевром. И при этом приводит приличного объема стихотворение для подчеркивания глубины вашей картины.
– Но это уже не мне судить, насколько глубокий смысл получился. Что возникло, то возникло. Это спонтанно всё.
– А вы боитесь чего-то в жизни? Глядя на ваши картины, сразу возникают вопросы: что терзает этого человека, чем он живет?
– Боюсь как все люди, не более. Смерти боюсь, я не буду лукавить. Хотя у меня тема смерти через все картины идет.
– Какой была картина, которую вы первой показали другим людям? Какой была их реакция? Она отличалась от ваших ожиданий?
– Отлично помню, это три года назад было – она вообще была моей первой картиной. Я над ней очень долго мучился, потому что первый раз взял кисть в руки. Мне было 48 лет. И где-то полгода я мучился. Реакция? Первой жена увидела. Честно говоря, я ничего не ожидал, просто сел за мольберт попробовать. А вообще люди по-разному реагируют на мое творчество. Могу сказать, что многим нравится. А некоторые просто в ступор впадают: как такое можно рисовать?!
– И потом, видимо, смотрят на вас пристально и думают: всё ли с вами в порядке?
– Да, да, да… Смотрят очень внимательно. Одна женщина меня спросила: «Вы, наверное, в горячих точках были?». А я говорю, что, нет, вообще даже близко не подходил. Да, у нас народ как-то вот так все это воспринимает: что у человека обязательно должны быть какие-то проблемы…
– Да, ну и я у вас спрашивал: чего вы боитесь? Вы боитесь смерти…
– Все ее боятся… Я думаю о смерти, естественно. Не постоянно, но частенько. Сейчас уже тем более рубеж перевалил. Как говорится, «юность старости наступила».
– А почему вы так поздно взялись за кисти – в 48 лет? Какой-то толчок был?
– Вообще меня жена на это натолкнула. Ну я так «подрисовывал» что-то немного, незначительное. У тебя, говорит, здорово получается. Ну ладно, попробую… Ну и пошло, поехало, зацепило. Чем-то же надо будет на пенсии заниматься. Ну а тематика… Почему-то вот только такое идет, и всё. Оно само идет…
– А желания никогда не возникало, возвращаясь к реализму, поставить букет цветов в красивую вазу и написать натюрморт?
– Я не понимаю зачем рисовать то, что можно элементарно щелкнуть на фотоаппарат – и всё. Мне это совершенно не интересно.
– В детстве все мы были большие любители порисовать. Очень интересно, а что вы в детстве чаще всего рисовали?
– То же, что обычные дети рисуют. Я своих родителей в этом плане абсолютно ничем не удивлял.
– Вас не смущает, когда люди, глядя на ваши картины, вдруг начинают вспоминать великого голландского художника Иеронима Босха? Полагаю, что это бывает довольно часто…
– «О, сибирский Босх!» – мне одна женщина сказала. Но… Босх был первым, его все знали. Причем он был очень религиозный человек. Хотя тема ада у него в творчестве постоянно присутствовала.
– Вы сами не можете сказать, что Босх вас вдохновил?
– Нет. Меня вдохновил Бексиньский (Здзислав Бексиньский – один из величайших польских художников за последние несколько десятилетий, фотограф и скульптор-новатор. Примечание автора). Когда я впервые увидел его работы, то понял, что он мне очень близок по духу. У него была очень тяжелая судьба. Он 1929 года рождения, естественно, оккупацию пережил. Начинал он в обычной классической манере, потом в абстракцию ушел, а затем в сюрреализм. И у него тоже пошли какие-то образы, совершенно чудовищные. А Босх… Он единственный художник, которого никто не называет психом – заслужил.
– При его жизни, полагаю, его всё-таки психопатом считали. Был бы женщиной – вообще сожгли бы на костре, как было принято в те времена. Причем сжигали совершенно невинных людей, а тут Босх такое творил. И, тем не менее, Босх умер, если не ошибаюсь, своей смертью.
– А Бексиньский не своей умер. 17 ножевых получил в 75 лет – денег кому-то не дал. Жена у него от рака умерла, сын повесился… Не знаю, может, действительно его карма какая-то настигла за его картины. А может, просто совпадение.
– Вот сами навели на вопрос: а вы не боитесь подобного?
– Как-то я не думаю об этом. Есть масса других людей, работающих в том же жанре – ничего их не настигло…
– Ну будем тогда равняться на Босха…
– Да, да, да… Сколько рок-музыкантов совершенно чудовищных – и живут припеваючи. Нет, думаю, просто совпадение.
– Ну да. Мик Джагер всю жизнь пил, курил и бесов гонял по сцене – и жив до сих пор.
– Да, ему уже под 80, а он до сих пор скачет…
– Странно, конечно, спрашивать у художника про хобби. Но вдруг оно у вас есть.
– Я считаю, что это и есть хобби. Я посвящаю написанию картин все свое свободное время.
– Получается, вы – художник-любитель.
– Да, у меня есть основная работа, причем я работаю только ночью, уже 26 лет…
– А ваша работа – вы говорите, что работаете только ночью уже 26 лет – она не могла каким-то образом повлиять на ваше творчество, на ваши образы, которые появляются на холстах?
– Конечно, можно всё это увязать с какой-то мистикой. Я работаю по ночам в одиночестве… Ну не знаю, может быть… Конечно, может влиять – если чем-то долго заниматься, хоть чем, то это будет влиять на человека.
– Насколько вы далеки от массовой культуры? С вами можно обсуждать, например, последние популярные сериалы от «Нетфликса»?
– Я ненавижу сериалы. Просто мне время жалко на это тратить. Фильмы смотрю, конечно.
– То есть вы можете назвать любимого режиссера, любимые фильмы?
– У меня далеко не один любимый фильм, их масса. Если говорить про отечественный кинематограф, то я считаю, что он закончился в 1988 году на «Собачьем сердце». Хотя, был такой талантливый режиссер – Алексей Балабанов. И я считаю, что он снимал очень достойное кино в постсоветском пространстве. А если говорить про зарубежный кинематограф… Много всего пересмотрено, сложно что-то выделить… Хотя, был у меня один любимый фильм – в 90-х годах меня фильм «Семь» Дэвида Финчера приводил в восторг.
– Мне кажется, неслучайно. Он перекликается с вашим творчеством – семь смертных грехов и наказание за них…
– Да, да, да… Совершенно шикарный фильм. Ну еще, конечно, «Зеленая миля», «Побег из Шоушенка»…
– А художники, которые вас вдохновляют, которых вы уважаете и почитаете? Кто они?
– Есть такой Ганс Рудольф Гигер. Мрачный тип такой…Он образ «Чужого» придумал. Мне нравится молодой художник Антон Семенов из Братска. Он с помощью компьютера творит – посмотрите его работы, он очень талантливый. Мне до него далеко…
– Мне показалось, что ваши картины в какой-то степени киногеничные.
– Да, может быть…
– И если бы вас пригласили в Голливуд художником-постановщиком… Возникают, например, ассоциации с «Сайлент Хилл».
– А вот, «Сайлент Хилл» мне очень нравится! Это просто шедевр чисто в художественном плане, визуальном. Конечно, это банальщина и фигня с точки зрения сюжета, но визуально сделано шикарно.
– Да, и когда я впервые ваши картины увидел, то в голове возникли ассоциации – Босх, «Сайлент Хилл»… Вы напомнили про «Чужого» – да, наверное… То есть вот эта вся эстетика – будем её так называть. А Голливуд-то и не знает – позвать бы вас художником-постановщиком одного из фильмов в этой эстетике, то, думаю, успех был бы однозначно.
– Да, может быть. Кстати, у нас почему-то странно всё устроено – люди в России любят фильмы ужасов. А когда картины – люди почему-то воспринимают их неоднозначно: что это?! Смотрят как на дураков – прямо будем говорить. Но ведь в фильмах ужасов бывают совершенно извращенные вещи. У меня цветочки по сравнению с тем, что там иногда показывают.
– Не видели фильм «Человеческая многоножка»?
– Видел! Особенно вторая часть…
– И вопросов-то у людей о психическом здоровье режиссера этого фильма не возникает. Все привыкли, что это жанр такой. Поэтому давайте будем считать, что вопросы не к Алексею Иванову – его творчество великолепно и глубоко, а к тем людям, которые создают подобное кино. Давайте привыкать, что творчество Алексея Иванова – это жанр такой особенный. И я не знаю, есть ли в Новосибирске художники, работающие в подобном жанре.
– Я не слышал, если честно. Может есть какие-нибудь, знаете, вот эти бородатые молодые парни, которые что-то на компьютере в фотошопе делают. Может быть. Но чтобы маслом писали – я не слышал о них.
– Маслом писать на холсте – это совсем другое. Передать с помощью холста и красок сюжет, настроение, глубину – человек должен талантом обладать.
– Видите, я не могу считать себя художником. Мне не нравится это слово. Художник – это всё-таки что-то другое. Художник – это образование, прежде всего.
– А тогда вы кто?
– Ну не знаю… Какой-то иллюстратор своих настроений… Что я делаю, то я делаю. Сам, эмпирическим путём, методом тыка… Что-то уже начинает потихоньку получаться.
– То есть вы сами критически относитесь к своему творчеству?
– Конечно. Часто мне не нравится, что я делаю.
– То есть ранние работы – это совсем не то, что вы делаете сейчас?
– Да я на них смотреть не могу. Сейчас уже как-то более-менее…
– Ну это хорошее качество для творческого человека, который не прётся от всего сделанного. Скажите, а какой бывает реакция профессиональных художников на ваше творчество? Что они говорят? Критикуют?
– Прямой критики пока не было. «Не хотите что-нибудь другое попробовать, цветов добавить?» – вот так иногда говорили. То есть некоторым людям нужно что-то яркое, праздничное. Была выставка в ДК Горького на 8 марта, и нужно было для нее написать картину. Я сел за мольберт, ярким лимонным цветом холст закрасил – думаю, сейчас женщину порхающую нарисую, что-нибудь такое красивое. И что у меня вышло в итоге?.. У меня получилась баба деревенская, которая стоит с ребенком посреди сожженной деревни – и фашисты уходят вдаль… И назвал я эту картину «8 марта 1942 года».
– А начиналась-то эта история так красиво и благостно…
– Еще у меня работа есть, посвященная войне, «Взвод» называется. В ней тоже нотки сюрреализма. Суть такая: разрушенный Сталинград, идет взвод солдат в белых маскхалатах, а позади идет толпа призраков – тоже солдаты… Ну вот эта работа понравилась профессионалам. Даже какой-то диплом мне дали в Красноярске за эту работу.
– А вообще вас часто зовут на тематические выставки?
– Да, зовут, но в основном темы какие-то неинтересные для меня предлагаются. Война, да… Война – это и есть сюрреализм. Сама по себе война – это сюрреализм в чистом виде. Показал поле боя – и больше ничего не надо, вот он, самый настоящий ад. Даже без трупов – просто искорёженная земля, разорванные деревья… Я не любитель вот это всё «мясо» рисовать, трупы…
– А ваши творческие амбиции как далеко простираются? Вам хочется стать известным во всем мире художником Алексеем Ивановым?
– Я вообще человек закрытый. Как-то не люблю я особо внимание людей. Нет, я веселый, общительный человек, но…
– То есть пока вы замкнуты на своем творчестве?
– Пока я еще зеленый об этом думать, скажем так. Рано мне еще. Хотя каждому человеку хочется какого-то признания. И я же тоже живой… Но я реально смотрю на вещи.
– Как часто вы пишете свои картины?
– У меня работа забирает очень много времени и энергии. Я всю ночь на работе, а потом надо днем еще поспать. То есть я часов до 2-х после работы сплю. Пока встанешь вот с такой головой, проснешься, раскачаешься… Ну 2-3 часа – что это для живописи? Это ерунда. Только в выходные у меня времени побольше. Кстати, ночами я вообще не сплю, никогда.
– Вообще?!
– Да, я сплю только днем.
– Это принципиальный подход к вашему образу жизни или профессиональная деформация?
– У меня работ не так много. На выставке я покажу около двадцати картин, которые написаны за последние три года.
– У меня самый продуктивный период ночью, я сова в чистом виде. Я ночь очень хорошо переношу. На работе многие коллеги в 2 часа – всё, ходят с красными глазами. А у меня, наоборот, бодрячок, у меня в 11 вечера сердце стучать начинает, я полон сил и энергии. А днем я овощ…
Дмитрий Чечуров
