Начало музыкальной биографии моего собеседника – композитора, капельмейстера, пианиста, вокалиста и с недавних пор руководителя ВИА НО РНД «Gute Laune» Святослава Мелика довольно банально: родители отвели сына в музыкальную школу. Разумеется, он сопротивлялся, потому что хотелось играть с пацанами в футбол и «Казаков-разбойников», а пришлось изучать сольфеджио и петь в хоре.
Он рвался к друзьям, мячу и свободе, но когда однажды родители пригрозили забрать мальчика «из музыки», испытал вдруг необъяснимое ощущение невозможности потери.
Сначала музыка стала неотъемлемой частью жизни, а затем – воздухом, без которого жизнь невозможна.
– Был период, лет эдак в 12-14, когда музыка просто звучала постоянной в голове. Это, наверное, сродни шизофрении, только звучат не голоса, а мелодии. И нужно было что-то делать с этим, куда-то девать. Тогда я и решил пойти учиться на композитора.
– Святослав, процесс написания музыки – что это такое, и как это происходит?
– Я могу говорить только за себя, как это делают другие композиторы –не знаю. Мне кажется, есть два основных момента. Может я сейчас приоткрою какую-то завесу внутренней тайны, но первое – композитор всегда эмоционально немного отделён от того, что он делает.
Эмоционально мы не слышим эту музыку так, как её слышит слушатель. Иначе это превратилось бы в сплошное переслушивание одной мелодии, в самолюбование. Композиторы, как мне кажется, они немножко эмоционально защищены, как и писатели те же. Вот, скажем, пишет Горький что-то такое, от чего волосы дыбом встают, думаешь: «Как он это написал?». – Да никак, сидя. Он не схватил 4 инфаркта, не поседел от переживаний. Просто последовательно, поэтапно изложил сюжет.
И в музыке также: ты действуешь последовательно – берёшь и пишешь. А мелодия может развиваться как угодно. Иногда она растёт как дерево – непредсказуемо. А иногда – строится как дом – точно и спланированно. Дом ведь не может строиться хаотично, тогда одна стена будет ниже, другая выше.
И второе – должна быть «точка отрыва». Вот как стихи пишутся? Приходит строчка, причём она не обязательно должна быть срифмована, она должна быть просто в поэтическом стиле изложения. А дальше начинаешь «выковыривать»: почему она пришла, откуда, где лежат эти образы и почему это пришло именно в твою голову. И если такая строчка появилась, значит, считай, стих есть. С музыкой та же самая история.
С другой стороны, сейчас я уже научился, условно говоря, включать-выключать. Сейчас я сажусь работать – включаю в себе музыку, это, по сути дела, как радио, мне нужна такая-то волна – нашел, настроился. А если не нашёл – тогда вообще ничего. И такое бывает, особенно, когда очень сильно устал.
– Выходит, это обычный рабочий процесс? Сел, «поймал нужную волну», и написал музыку, а не так, что идёшь по улице, и вдруг в голове начинает звучать симфония?
– Это такой вопрос, на который время от времени приходится отвечать и каждый раз забываешь предыдущий ответ.
Да, бывает, что возникает какой-то мотив, но необязательно на ходу, он может быть результатом эмоциональных переживаний, чего-то увиденного. И ты записываешь его или не записываешь.
– Сотрудничество с ансамблем Павла Шаромова, собственный коллектив «Солнце маяк», теперь ещё «Gute Laune». Когда ты всё успеваешь, и как вообще ты попал в Российско-Немецкий Дом?
– Успеваю. Российско-Немецкий Дом – это ряд совпадений, которые, мне думается, неслучайны. Сначала на меня вышли знакомые, попросили написать гимн «Немецкой слободы». Затем попросили найти человека, который мог бы возглавить коллектив. Я согласился помочь, а выяснилось, что здесь есть что поделать, с чем работать.
– Но наверняка были более выгодные коммерческие предложения?
– Были, но ещё в самом начале своей музыкальной деятельности я для себя прояснил момент, что за деньги никогда нельзя работать. Это скучно.
Я рано начал кабацкую музыкантскую жизнь, потому что в свое время это была реальная возможность подработать. Однажды мы играли в ресторане за 700 рублей, а это были тогда хорошие деньги. И вот: мы отыграли первый день – интересно, второй – необычно, а третий день я сижу и понимаю, что я не хочу играть одно и то же. Ни за 700 рублей, ни за какие деньги я не хочу играть одно и то же. И пришлось импровизировать, открывать что-то новое в музыке, потому что если не жить в этот момент, а считать копейки, то работа превращается в адскую муку. Ни один кусок золота не стоит секунды твоей жизни.
– Ты набираешь новый состав вокалистов «Gute Laune». Скажи, у тебя есть репертуар, под который подбираются участники ансамбля, или репертуар будет формироваться под набранных людей?
– Это всё очень взаимосвязано: вот сейчас вроде костяк выстроился, и репертуар какой-то есть. Конечно, это идёт от людей: вот Анна Березовская в материале по Марине Цветаевой раскрылась неожиданно и очень хорошо. Разумеется, нужно смотреть на человека. Каждый музыкант может многое дать, главное – предоставить ему возможность проявить себя, раскрыться, высказаться.
– Насколько важна психологическая совместимость участников коллектива, совместимость темпераментов, характеров?
– Идеальной психологической совместимости не бывает. Но здесь мы говорим о профессионалах, которые уже прошли определённый отбор. Это люди, которые видят ни себя в искусстве, а искусство в себе.
Поскольку невозможно, не видя музыку в себе, заниматься этим длительное количество времени. А стало быть они говорят меж собой на одном языке, и когда возникают какие-то шероховатости, достаточно их переключить на язык музыки, на котором они общаются, универсальный язык, и сразу же все находят понимание. И тогда, если и появляются какие-то вопросы, неясности, то уже только относительно дела: я хотел бы так, а давайте попробуем так – а это уже немножко другое.
– Но ты берёшь в коллектив не всех. Кому-то приходится отказывать. Сказать: «Вы нам не подходите», – сложно?
– В любом случае отказ чем-то мотивирован. У каждого человека есть свой тембр, своя краска, и нужно понимать, куда ты эту краску вставишь, найдёшь ли ей применение. И если кто-то действительно не подошёл, в этом нет ничего страшного.
Это же как в спорте: триста мальчишек «с младых ногтей», что называется, пинают мяч, и пинают его лучше нас всех, а в команду берут десятерых. И ведь это не потому, что цвет глаз не тот, это профессиональный отбор.
Кто-то из тех, кто не попал в команду, продолжит для себя, кто-то пойдёт в тренеры, кто-то – в физруки, и будет учить мальчишек, а кто-то вообще всё забросит, но то, что он всё детство пробегал за этим мячом, оставит след.
К тому же всё равно, если мы сходимся с какими-то людьми, то можно найти в каждом человеке возможности к сотрудничеству, потому что вас зачем-то же жизнь свела. Восемь миллиардов людей, но вы же с этим человеком встретились и именно сейчас. Зачем?
Иногда вдруг выясняется, что он работает в совсем другой организации, но ты можешь быть ему полезен, или он может чем-то помочь. Нужно просто с людьми разговаривать. Узнавать. Каждый человек в себе несёт кроме собственных проблем – решение этих свои и чужих проблем. Нужно просто открывать это в людях.
– Есть ли особенности в исполнении русского и иностранного репертуара?
– Конечно, и очень большие. Дело в том, что русскоязычный репертуар, мы сейчас говорим про инструментально-песенный, потому что инструменталку играть без разницы какую, а вот с песнями сложно, потому что на русском мы не замечаем очень многое из того, что под язык, под эмоции делаем. Вот даже сейчас мы не следим за интонацией речи, она сама у нас интонирует. А начни я говорить на иностранном, чтобы меня могли понять, я должен вспомнить, как на этом языке интонируются данные слова. И желательно ещё пообщаться с носителями, чтобы понимать, как эти эмоции проживаются, проговариваются. И тоже самое с исполнением. Если это всё спеть по слогам, получится полная каша.
Вот, например, в 90-е мы слушали очень много иностранной музыки. И я же не могу сказать, что все мы были полиглотами. Очень много было французской, немецкой, испанской итальянской музыки, когда всё это хлынуло, и мы не знали все эти языки, нет. Но эмоции-то нам передавались, потому что исконные носители языка, они в эти слова шифровали эмоции, и мы понимали. И если мы хотим, чтобы иностранная песня звучала адекватно, конечно, мы должны эти эмоции зашифровать и вдвойне, с гораздо большей точностью пытаться воспроизвести. Иначе произведение будет мертвым.
– Японский исследователь Масару Эмото изучал воздействие звуков музыки и молитв на молекулы воды. Классическая музыка придавала кристаллам правильную красивую форму, а рок-музыка меняла структуру в худшую сторону, разрушала. Поскольку человек на 90% состоит из воды, доктор Эмото предположил, что на него музыка влияет подобным образом: классика – восстанавливает, рок – разрушает.
Ты сочетаешь в своём творчестве и то, и другое – как это внутри тебя гармонизируется? Ты чувствуешь, какую форму принимают твои внутренние кристаллы?
– Гармонизируется! Поэтому я и сочетаю противоположности: это немножко соберет, это – разрушит, опять соберёт…
Так гармония-то, собственно, и возникает. Опять же, смотря какую рок-музыку слушать: какой-нибудь «Urian Heep» – разве это разрушающая? Там и звука электрогитары нет как такового в нашем понимании – ревущего.
Тут такая штука, я не играю чистый рок, и чистая классика как бы не получается у меня. Чистая классика для другого времени, я считаю, она и создавалась в то время, когда пиком эмоций был всё-таки унисон симфонического оркестра, и люди в обморок падали.
Я прекрасно, кстати, помню, у меня был такой момент погружения один раз. Лет в 13-14, ещё пацаном, я с другом жил на даче, не помню, почему, но вместо положенных двух месяцев я провёл там пять. И так получилось, что ничего, кроме классики, не слушал. Почему? Потому что я в этот момент писал симфонию, и всё это слушал, переслушивал. Я тогда уже учился на композитора, ходил на курсы.
В конце лета перед отъездом домой я включил радио и не понял ничего из того, что звучит. То есть калиброванный такой шум идёт, музыка какая-то играет, но как будто это даже не на другом языке, а инопланетное что-то. Потом приехал в город, включил телевизор – то же самое, я не смог визуально разглядеть ничего из того, что происходит, как собака, перед которой картинки мелькают… Через неделю я адаптировался.
А если это пять лет, а не пять месяцев, природы и симфоний Чайковского, условно говоря, которые писались тогда, когда ничего другого не было, кроме природы и Чайковского. И там, когда тромбон играет – свет в зале меркнет, сердце сжимается, и действительно все эти эмоции, которые мы хотим получить от бита, от тяжёлого рока, они там в наличии, просто надо жить в этом ритме.
Но так как рок музыка, к сожалению, в своей основной форме не даёт того многообразия эмоций, которое может дать классическая музыка, то я всё это скрещиваю, чтобы получить.
Яркий пример группа «Queen» – сколько у них классики, неоклассики в их рок-творчестве. В результате «Queen» – бессмертная рок-группа всех времён и народов. Пройдёт ещё очень много времени, а группу «Queen» будут помнить. Потому что классика.
– Святослав, раз уж речь зашла о классике, твои любимые композиторы?
– Бах. И как бы ни столько любимый-нелюбимый, сколько композитор.
Дальше могу точно абсолютно назвать, количество будет небольшое: Бетховен, Чайковский, безусловно, Моцарт и Дмитрий Шостакович.
– А современные?
– Современных я слушаю наездами, буквально на два часа включаю и потом месяц можно не слушать. Я большой любитель переслушивать то, что знакомо, и то, что полюбилось. Потому что всё равно будем откровенны – классика есть классика. Ты стремишься достигнуть уровня этих мастеров, и даже если не достигаешь, всегда есть возможность поговорить с этой классикой, вступить в какой-то диалог.
Она потому и классика, что с утра до вечера остаётся в одной поре на протяжении сотен лет. И к этому можно возвратиться.
– Какую музыку слушают твои дети?
– Мою. С утра до вечера, потому что я с утра до вечера дома работаю.
– В своё время родители отдали тебя в музыкальную школу, а ты хочешь, чтобы твои дети занимались музыкой?
– Это должно быть их личным выбором. Чего бы я хотел? Я бы хотел, чтобы у них у каждого было такое занятие, которым они могли бы заниматься сутки напролет. А там уже не важно – даёт оно им деньги, не даёт. Потому что, во-первых, в любом занятии, которым человек может заниматься сутки напролёт, можно достигнуть совершенства, а за любое совершенство социум заплатит, потому что совершенство – это достижение, это бриллиант.
Ну и, конечно, нужно смотреть, к чему есть предрасположенность: куда он упал, на той грядке и будет расти.
Вот у меня старшая дочь, ей сейчас шесть, занимается прикладными разными штуками: поделки из бисера, пластилина… Я смотрю на них и не понимаю, как она этих лошадок лепит, из чего эти какие-то волосы делает.
А всё начиналось с двух кусков пластилина, и это её не просто увлекло – она часами высиживает. Значит это её – какое-нибудь рукоделие, даже не на просто бытовом уровне, но на профессиональном.
В любом случае, даже если это будет не рукоделие, что-то другое. Это развивает мозг, и важно, что она устаёт, но именно физической усталостью, а не испытывает раздражения, неприязни к занятию, от того, что ей так долго пришлось этим заниматься.
Относительно музыкальных предпочтений: старший начал учиться на гитаре. Я говорю: «Давай я тебе помогу!». Но он: «Нет, я сам всему научусь». Очень неплохо играет, как-то по-современному. У них там не блюз, не джаз – у них там свои какие-то у молодёжи аккорды. Нет, не блатные, примитивные – сложные. Что-то он в соцсетях берёт. Рахманинова перекладывал для двух гитар. Сам выучил нотную грамоту, и вот как-то всё сам. Но именно в плане хобби.
С другой стороны, если человек вот с 12 лет гитару тискает, как хобби, то к 25 годам станет неплохим специалистом. Ну я этому способствую как-то: оборудование, что-то подсказываю, на концерт даже вытащил один раз в качестве гитариста. Но он программистом хочет быть, у него как бы своя стезя.
Старшая дочь поёт очень чисто, но для неё это вообще ничего не значит: есть и есть.
Младший сын говорит: «Папа я композитором буду, я буду тебе помогать». Сам пишет музыку уже в 9 лет. Но пока с записью проблема. Это долго. А так у него в голове сочинений 10 есть. Не могу сказать, что они какие-то архисложные, но мне нравится, что он компонует правильно. Я по нему вижу, что у него есть прогресс какой-то. Всё что он на уроках изучает, он привносит в свои произведения.
Получится – не получится, это уже его выбор, но я вижу, что у него есть данные, чтобы этим заниматься.
Ну и младшая дочь проявляет дикий интерес ко всему, что связано с музыкой. Ну как дикий интерес – ей 9 месяцев, у неё не спросишь пока. Но один из немногих, из очень немногих способов её успокоить – посадить на колени и позволить ей играть на пианино. И она может так играть часами. Когда она ползает, подползает к синтезаторам, и начинает играть на них.
– То есть они всё равно живут в музыке и как-то в себя всё это впитывают.
– И впитывают, и всё же генетика. Я здесь всё-таки стою на принципах, что гены – не наше всё, но от осинки апельсинки не родятся. Поэтому справедливо, что в свое время было цеховое мастерство.
У Баха – самый прекрасный пример. Сколько у него было детей? Двадцать? А из них реально вышло четыре неплохих музыканта.
– Есть такой красивый музыкальный термин «вибрато» – колебание, вибрация звука. Твоё рабочее состояние – вибрато, полный покой или…
– Моё рабочее состояние, если мы говорим не о технических моментах, когда ты доводишь материал, а когда ты всё это собираешь, строишь. Тут я исповедую принцип одного захода. Вот ты загорелся, сколько мог ты из себя выдавил, сколько мог ты в себе раскрыл, сколько мог, ты горел – три часа максимум. Потому что через три часа уже можно с ума сойти. Максимально, сколько мог ты в себе раскочегарил: кингстоны открыли, дюзы включили, и понеслось…
– Выходит, форте?
– Ещё как форте! А потом смотришь, что получилось, и вот с этим уже можно работать с холодным мозгом. Но не в этот день. У меня были опыты, когда сидишь и холодно пишешь, не могу сказать, что это не путь, это путь, но это не моё.
– В завершении обычно спрашивают о творческих планах. Какие у тебя планы на «Gute Laune»?
– Очень хочу продолжить эти все истории с драматическими литературно-музыкальными постановками, поскольку мне кажется, что в этом большой потенциал как для самого РНД, потому что это безусловно культуртрегер – несение культуры в массы в такой как бы синтетической форме – так и для нас. Будем вводить оркестр, в этом составе мы ансамблем играли, но, думаю, нужно вводить весь оркестр по максимуму. Это мне очень нравится, потому что с этим можно экспериментировать и по форме, и по содержанию. Ну и, безусловно, будем как-то искать и адаптировать к нашему составу, к нашему слушателю современные немецкоязычные вещи. Потому что у них совершенно своё мышление, совершенно свой музыкальный, текстовый язык. Я вот сегодня переписывал один текст – нота одна, а поются две гласные в сочетании с 4 согласными, и ритм не прописывается …
Есть какие-то такие моменты, когда просто интересно с этим работать. Ну и, повторюсь, более современное звучание будем пробовать, переводить, чтобы это было как можно более интересно и зажигательно. Я очень надеюсь, что в новом составе мы сможем порадовать зрителя чем-то новым, неожиданным даже для нас.
Тамара Разумная
